На ту пору один из наемников, также проигравший все свои деньги, вышел со шпагой из лагеря, имея твердое намерение сразиться с гасконцем, коль скоро и тот все проиграл:

говорит gl. de poenitent. dist. 3, c. Sunt plures. Поискал, поискал он его в поле и наконец нашел спящим. Тогда он ему сказал: «Эй ты, малый, черт бы твою душу взял, вставай! Мы с тобой оба продулись. Давай драться, не щадя живота, давай отходим друг друга как следует быть! Гляди-ка: и шпаги у нас с тобой одинаковые».

А гасконец, ошалев спросонья, ему отвечает: «Cap de sainct Arnault, quau seys tu, qui me rebeillez? Que таи de taoverne te gyre. Ho, sainct Siobe, cap de Guascoigne, ta pla dormie iou, quand aquoest taquain me bingut est е e». [664]

Доброволец снова вызвал его на бой; гасконец, однако ж, ему сказал: «Н е, paouret, iou te esquinerie, ares que son pla reposat. Vayne un pauc qui te posar comme iou; puesse truqueren». [665]

Позабыв о своей утрате, гасконец утратил охоту драться. Коротко говоря, вместо того чтобы сражаться и – долго ли до греха? – ухлопать друг друга, они порешили заложить свои шпаги и вместе выпить. Доброе это дело сделал сон – это он утишил ярый гнев обоих славных воителей.

К этому случаю как раз подходят золотые слова Джованни Андреа [666] in с. ult. de sent. et re judic., libro sexto: Sedendo et quiescendo fit anima prudens. [667]

Глава XLIII

Как Пантагрюэль оправдывает Бридуа в том, что он выносил приговоры с помощью игральных костей

На этом Бридуа кончил. Суеслов велел ему покинуть залу суда, что тот и сделал. Тогда Суеслов обратился к Пантагрюэлю:

– Августейший принц! Не только в знак признательности за неисчислимые благодеяния, коими вы осыпали наш парламент, а равно и весь Мирленгский маркизат, но, принимая также в соображение те качества, коими наделил вас всемогущий Господь, всякого блага податель, а именно: ваш светлый ум, рассудительность и беспримерную ученость, мы по праву предоставляем вам решить необыкновенное, из ряду вон выходящее, небывалое дело Бридуа, которого вы видели своими глазами, слышали своими ушами и который в вашем присутствии признался, что судит с помощью игральных костей. Мы просим вас решить его дело по справедливости и по закону.

Пантагрюэль же на это ответил так:

– Господа! Как вы знаете, по своему положению я не обязан решать судебные дела, но коль скоро вы мне оказываете такую честь, то я приму на себя обязанности не судьи, но защитника. Я нахожу у Бридуа такие качества, которые, как мне кажется, могут в сем случае послужить ему к оправданию. Я разумею, во-первых, его старость, во-вторых, его простоту, а вы знаете лучше меня, что по нашим правам и законам проступок человека престарелого и простоватого извиняется и прощается; в-третьих, опираясь на наши законы, я усматриваю еще одно обстоятельство, говорящее в пользу Бридуа, а именно: эта единственная его оплошность должна быть прощена и похерена, она должна раствориться в безбрежном море тех справедливых приговоров, которые он вынес за свою сорокалетнюю беспорочную службу, – ведь если я пущу в реку Луару каплю морской воды, то этой одной капли никто не почувствует, от этого вода в Луаре не станет соленой.

Я полагаю, что не без воли Божией все прежние его решения, выносившиеся также с помощью игральных костей, ваш уважаемый верховный суд признал правильными, слава же Господня, как вам известно, нередко означается в посрамлении мудрых, низложении сильных и вознесении простых и смиренных. Я не собираюсь злоупотреблять долее вашим вниманием; я только прошу вас на сей раз, не из благодарности к нашему дому, – ни о какой благодарности не может быть и речи, – но во имя того душевного расположения, которое мы, и по сю и по ту сторону Луары уважающие ваше звание и достоинство, исстари питаем к вам, вынести по делу Бридуа оправдательный приговор вот на каких, однако ж, условиях: во-первых, возьмите с него торжественное обещание, что он удовлетворит тех, по чьему делу он вынес неправильное решение (на это я охотно даю свое соизволение и согласие); во-вторых, в помощь ему назначьте какого-нибудь молодого, сведущего, осмотрительного, искушенного и добродетельного советника, с тем чтобы впредь во всем, что касается судопроизводства, Бридуа сообразовывался с его мнением.

Буде же вы почтете за нужное вовсе от должности его отрешить, то я покорнейше вас прошу предоставить его в полное мое распоряжение. В моих владениях найдется немало мест и должностей, где он может мне пригодиться и принести пользу. Засим молю Господа Бога, нашего сотворителя, промыслителя и всякого блага подателя, дабы Его святая благодать неизменно почивала на вас.

С этими словами Пантагрюэль, поклонившись суду, вышел из залы. У дверей его ожидали Панург, Эпистемон, брат Жан и другие. Все они сели на коней и поехали к Гаргантюа.

Дорогою Пантагрюэль рассказал во всех подробностях, как происходил суд над Бридуа.

Брат Жан припомнил, что знавал Перена Бальбеса, когда тот жил в Фонтене-ле-Конт, во времена глубокочтимого аббата Ардийона.

Гимнаст сказал, что когда гасконец препирался с французом, он находился в палатке толстяка Кристиана, рыцаря де Крисе.

Панург усомнился в возможности решать дела наугад, да еще в течение долгого времени.

А Эпистемон сказал Пантагрюэлю:

– Что-то в этом роде говорят и про монлерийского судью. Но ведь кости – это чистая случайность, как же это могло столько лет сходить судье с рук? Раз, ну два решить дело наудалую – это я еще понимаю, да и то если дело сложное, запутанное, трудное и темное.

Глава XLIV

О том, как Пантагрюэль рассказывает необыкновенную историю, свидетельствующую о шаткости человеческих суждений

– Как-то раз Гнею Долабелле, проконсулу Азии, пришлось решать одно дело, – сказал Пантагрюэль. – Суть его заключалась в следующем.

У одной женщины в Смирне был от первого мужа ребенок по имени Абеве. Некоторое время спустя после смерти первого мужа она вышла замуж вторично, и от второго мужа у нее родился сын по имени Геде. Случилось так (а вы знаете, как редко отчимы, свекры, свекрови и мачехи любят детей от первых отцов и матерей), что второй ее муж и сын его Геде тайно, предательски, из-за угла убили Абеве. Жена, узнав об их вероломстве и злодействе, порешила не оставлять этого преступления безнаказанным и, в отмщение за убийство своего первенца, умертвила и мужа и сына. Ее взяли под стражу и привели к Гнею Долабелле. Ему она во всем чистосердечно повинилась; она лишь настаивала на том, что имела право и имела основания убить мужа и сына. Таковы обстоятельства дела.

Долабелла не знал, чью сторону принять в этом обоюдоостром деле. Преступление женщины было велико: она умертвила своего второго мужа и сына. С другой стороны, Долабелла нашел повод к убийству естественным, как бы вытекающим из права народов: ведь муж и сын убили ее первенца, убили по тайному сговору, из-за угла, не будучи ни оскорблены, ни обижены им, единственно из жадности, оттого что им хотелось завладеть его наследством, и Долабелла перенес это дело в афинский ареопаг, дабы узнать, как ареопаг на него взглянет и как он его решит. Ареопаг вынес постановление вызвать в суд тяжущихся по прошествии ста лет и тогда задать им некоторые вопросы, в протоколе не значащиеся. Следственно, ареопаг находился в полном недоумении, и дело представлялось ему до того темным, что он не знал, какое можно вынести по нему решение. А между тем, прибегни он к игральным костям, он бы в любом случае не попал впросак. Осуди он женщину, она бы понесла наказание заслуженное, ибо она сама за себя отомстила, тогда как это обязанность правосудия. Для оправдательного приговора у ареопага также было достаточно веское основание: тяжкое горе этой женщины.